Когда времени и сил предостаточно, ни одна идея не приходит в голову, и тело безвольно слоняется из угла в угол, ища себе любое занятие.
Когда свежие идеи сыпятся как снег, а список планов растёт в геометрической прогрессии, катастрофически не хватает времени и нет никаких сил, чтобы реализовать оть один процент задуманного.
Если со всей силы цепляться за прошлое, сжимая в руках до треска, боясь его отпустить, и при этом вглядываться в будущее, не жалея глаз, перед которыми мелькают расплывчатые картины предстоящих возможностей, то просто нормально жить в настоящем как-то не очень получается.
... и вот сейчас я с уверенностью могу сказать, что научиться готовить хорошую выпечку намного полезнее, чем сдать очередной экзамен на "отлично".
Потому что выапечкой я могу накормить родителей; угостить соседей, гостей, однокурсников, коллег по работе, не говоря уже о своей будущей семье. А кому, кроме как абсолютно безразличному мне преподавателю, я смогу рассказать схему биосинтеза белков?
И возможно, я могла бы убежать от кого угодно, но от себя - никогда.
Но я ещё могу бороться с собой, своими неуёмными амбициями и чрзмерной гордостью, пока из-за своих глупых принципов не лишилась тех людей, которые мне действительно нужны. И неважно зачем, и неважно почему, и совсем плевать, что я не представляю, как нужно вести себя дальше - мне это необходимо.
Берлин - это "лёгкие Европы", пестрящий зеленью город, который не может не нравится. Это спокойствие и размеренность, чистые улицы, приветливые люди, неформальная молодёжь. Это известная всем берлинская стена и советские танки, стоящие на постаментах.
Берлин - это город, в котором помнят и хранят свою историю, какой бы отвратительной она не была. Город, в котором обязательно нужно побывать.
Страна крестов на перекрёстках, ревностных католиков, улыбчивых мужчин, бескрайних полей, так похожего на русский языка и скупающих всё подряд туристов. Страна, долгие века мечтавшая получить хоть часть нашей территории, но так и оставшаяся ни с чем. Страна, которой тоже не повезло под Смоленском.
Польша - это большие по мерках Европы расстояния, небольшие частные дома, выкрашенные в пастельные цвета, усыпающие дороги, на которых, кажется, никогда не заканчивается ремонт; это бесконечные SKLEP'ы* на просторных улицах; это тишина и спокойствие.
Я сближаюсь с людьми подозревая, что очень скоро не захочу даже слышать их имя. Более того, я обычно могу с уверенностью сказать, что именно так и произойдёт. Люди меня разочаровывают. Возможно, я их тоже разочаровываю - увы, пока никто не был так любезен сообщить мне об этом. Люди оказываются скучными. Намного более скучными, чем я могу предположить, и удручающе глупыми.
Они приходят и уходят, приходят и уходят. Может быть скоро всё станет иначе? А пока...
"...Было немножко сыро, слегка покачивало, и дамы ушли к себе в каюты. Господин с круглою бородкой сел со мной рядом и продолжал: - Да, когда русские сходятся, то говорят только о высоких материях и женщинах. Мы так интеллигентны, так важны, что изрекаем одни истины и можем решать вопросы только высшего порядка. Русский актёр не умеет шалить, он в водевиле играет глубокомысленно; так и мы: когда приходится говорить о пустяках, то мы трактуем их не иначе как с высшей точки зрения. Это недостаток смелости, искренности и простоты. О женщинах же мы говорим так часто потому, мне кажется, что мы не удовлетворены. Мы слишком идеально смотрим на женщин и предъявляем требования, несоизмеримые с тем, что может дать действительность, мы получаем далеко не то, что хотим, и в результате неудовлетворённость, разбитые надежды, душевная боль, а что у кого болит, тот о том и говорит. Вам не скучно продолжать этот разговор? - Нет, нисколько. - В таком случае позвольте представиться, - сказал мой собеседник, слегка приподнимаясь. - Иван Ильич Шамохин, московский помещик некоторым образом... Вас же я хорошо знаю. Он сел и продолжал, ласково и искренно глядя мне в лицо: - Эти постоянные разговоры о женщинах какой-нибудь философ средней руки, вроде Макса Нордау, объяснил бы эротическим помешательством или тем, что мы крепостники и прочее, я же на это дело смотрю иначе. Повторяю: мы не удовлетворены, потому что мы идеалисты. Мы хотим, чтобы существа, которые рожают нас и наших детей, были выше нас, выше всего на свете. Когда мы молоды, то поэтизируем и боготворим тех, в кого влюбляемся; любовь и счастье у нас - синонимы. У нас в России брак не по любви презирается, чувственность смешна и внушает отвращение, и наибольшим успехом пользуются те романы и повести, в которых женщины красивы, поэтичны и возвышенны, и если русский человек издавна восторгается рафаэлевской мадонной или озабочен женской эмансипацией, то, уверяю вас, тут нет ничего напускного. Но беда вот в чём. Едва мы женимся или сходимся с женщиной, проходит каких-нибудь два-три года, как мы уже чувствуем себя разочарованными, обманутыми; сходимся с другими, и опять разочарование, опять ужас, и в конце концов убеждаемся, что женщины лживы, мелочны, суетны, несправедливы, неразвиты, жестоки, - одним словом, не только не выше, но даже неизмеримо ниже нас, мужчин. И нам, неудовлетворённым, обманутым, не остаётся ничего больше, как брюзжать и походя говорить о том, в чём мы так жестоко обманулись. Пока Шамохин говорил, я заметил, что русский язык и русская обстановка доставляли ему большое удовольствие. Это оттого, вероятно, что за границей он сильно соскучился по родине. Хваля русских и приписывая им редкий идеализм, он не отзывался дурно об иностранцах, и это располагало в его пользу..."
Антон Чехов, "Ариадна".
А так как мне нечего добавить, то я буду сидеть, смотря в экран, и ехидно улыбаться.
Я учусь жить дальше. Медленно. Мучительно. Кто-то находит утешение в алкоголе, в сигаретах; я - в своей семье. Когда ты теряешь кого-то близкого, нет ничего надёжней, чем искать утешение у своих родителей. Правда, после смерти кошки родители до сих пор не могут прийти в себя, а от того можно с уверенностью сказать, что это я утешаю их, пытаясь быть сильной. А мне помогает Бог и вера.
12 лет. С первого класса по второй курс института. Возможно, эта смерть стала именно тем, что сделало меня по-настоящему взрослой.
Личный список: Кен Кизи - Над кукушкиным гнездом Мэри Шелли - Франкенштейн Фёдор Достоевский - Униженные и оскорблённые Александр Солженицын - Один день Ивана Денисовича; Пасхальный Крестный Ход Джером Д. Сэлинджер - В лодке; Дорогой Эсме с любовью - и всякой мерзостью